Россия 90-х годов: почему случился кризис?
«90-е. Кризис первый»: как Россия пережила переход от плановой экономики к рыночной
14 августа 1998 года Президент России Борис Ельцин выступил с заявлением: «Девальвации не будет». Через три дня в стране случился технический дефолт, следом — девальвация рубля, спад производства и уровня жизни россиян.
В 2022 году стало популярно мнение: нас ждут «вторые девяностые». IF разобрался, где спрятаны первые предпосылки «черного понедельника» 98 года, и насколько реально повторение тех событий.
Новая страна — новые проблемы
У экономического кризиса 90-х много причин, часть из них стоит искать в экономике перестроечного СССР.
В 1991 году в России (тогда РСФСР) избрали первого президента — Бориса Ельцина, начавшего радикальные экономические реформы. Страну ждали приватизация предприятий, либерализация цен и переход к свободной торговле.
РФ была не готова. После старта реформ в январе 1992-го юрлица не смогли отдать друг другу долги. Работники получили «денежные суррогаты» вместо зарплаты. Компании перешли на бартер. В бюджет РФ не поступали налоги, возник риск остановки жизненно важных отраслей экономики.
Экономические проблемы усугубила неэффективная программа приватизации, отмечала историк Алёна Горяшник. Правительство Егора Гайдара решило выдавать россиянам ваучеры на доли в государственной собственности. Только покупать их было не на что. В итоге спекулянты скупили бумаги за бесценок. Предприятия попали в руки к олигархам и преступным группировкам.
Цены на рынке подскочили в 26 раз. Власти смягчили денежно-кредитную политику, начали кредитовать компании и печатали новые деньги. Параллельно использовали средства со сберегательных счетов, чтобы финансировать дефицит бюджета. За «замороженные» вклады платили по ставке 5% при годовой инфляции до 168%. Из-за этого сбережения россиян сократились почти на 98%.
«Экономика по принципу пирамиды»
Причины кризиса — в экономической политике СССР, считают многие историки. Страна жила в условиях дефицита, но создавала иллюзию богатства. У людей были деньги, но их ценность не обеспечивали товарами.
По сути, это была «пирамида»: россияне хранили средства в сберкассах. Многие верили, что на сбережения можно обменять на вещи и услуги, просто нужно отстоять длинную очередь или найти нужного человека. Если бы все захотели купить что-то одновременно, продуктов бы не хватило.
После перехода к свободной торговле вклады россиян стали стоить столько, сколько должны в условиях развала экономики. Это вызвало недовольство людей и протесты. Власти пошли на популистскую меру — обещали компенсировать деньги на сберегательных счетах.
Возмещать потери вкладчиков начали только в 1996-м. Размер компенсации был в 2,5 раза меньше инфляции с июня 1991 по май 1996 года. Компенсировали долго — последние выплаты сделали в 2009 году.
Этого можно было избежать?
В начале 90-х реформаторы уничтожали вклады и не использовали альтернативы этому подходу, считает экономист Андрей Илларионов. Людям не дали купить оборудование, транспорт и предприятия — инвестировать сбережения в производство и бизнес. Вместо этого спрос направили на потребительские товары.
В итоге экономика бывшего РСФСР пережила спад, доходы населения уменьшились, а люди потеряли доверие к банковской системе, инвестициям и властям. По оценке историков, большая часть россиян до сих пор выступает за пересмотр итогов приватизации 91 – 93 годов.
«90-е. Кризис второй»: как Россия пришла к «черному понедельнику» 1998 года
В 1998-м Россия пережила один из наиболее тяжелых моментов истории.
Политическая борьба
В 1993 году в РФ случился политический кризис. Он закончился «Расстрелом Дома Советов». Новая Конституция дала больше полномочий главе страны, но не ослабила противостояние во власти. Президент хотел ослабления госрегулирования цен, либерализации внешней торговли, налоговых реформ. Депутаты-коммунисты были не согласны.
В 1994-м правительство РФ прекратило финансировать госбюджет за счёт эмиссии, а Центробанк зафиксировал курс рубля к доллару. Но расходы бюджета не покрывались доходами. А Госдума принимала несбалансированные траты.
«Самый благополучный год»
В 1997-м годовая инфляция в РФ снизилась до 11%. За счёт доходов от экспорта реальные доходы людей увеличились на 6,2%. Но конкурентоспособность российских компаний падала из-за фиксированного курса. А рост экономики основывался на «ресурсном проклятье»: благополучие зависело от цен на металлы и нефть.
Ситуация усложнилась к концу 1997 года. В Юго-Восточной Азии, с которой РФ активно торговала, случился кризис. Одновременно упали мировые цены на энергоносители. В стране начали расти ставки по кредитам и гособязательствам, упал фондовый рынок. Те, кто мог инвестировать, выбирали облигации с высоким доходом вместо реального сектора экономики.
Российские власти пытались стабилизироваться кредитами в Международном валютном фонде и Всемирном банке, но этих денег не хватало, а предприятия не могли помочь. Просроченная задолженность в экономике страны достигла 53% по отношению к годовому ВВП.
Страна — должник
К лету 1998-го у властей закончились ресурсы для финансирования краткосрочного госдолга. В «чёрный понедельник» 17 августа Центробанк объявил о техническом дефолте и переходе к плавающему курсу валюты, а позже отказался поддерживать рубль. Через месяц правительство РФ и руководство ЦБ ушли в отставку.
Иностранным и российским юрлицам предложили конвертировать 70% госдолга в облигации с четырёх- или пятилетним купоном, 20% — погасить бездоходными краткосрочными облигациями, ещё 10% — наличными. Начался отток капиталов за рубеж.
За сентябрь 98-го потребительские цены выросли на 38%, средние расходы семьи на еду составляли до 80% бюджета. «Бенефициарами» кризиса стали владельцы крупных компаний: россияне были готовы работать за любую зарплату, а на прилавках магазинов остались только местные товары по завышенным ценам.
Восстановление
Новый глава правительства РФ Евгений Примаков и руководитель Центробанка Виктор Геращенко отказались от «валютного коридора», смягчили денежно-кредитную политику, начали выплачивать долги бюджетникам. Правительство перестало финансировать дефицит бюджета за счёт крупных кредитов за рубежом. Доходность гособлигаций снизилась, инвесторы начали вкладываться в реальный сектор экономики.
Стабилизировать ситуацию помог рост цен на металлы и нефть — основу российского экспорта. Компании смогли зарабатывать больше в долларах, выплачивая зарплату в обесценивающихся рублях. Приток валюты обеспечил правительство дополнительными средствами. Правда, реальные доходы удалось восстановить только к середине 00-х.
Реформы начала 90-х: шок как плата за рыночную экономику
МОСКВА, 26 дек — РИА Новости. Экономические реформы, прошедшие в России 20 лет назад и известные как «шоковая терапия», были неизбежны, но смягчить их негативные последствия для граждан было вполне реально, считают опрошенные агентством «Прайм» непосредственные участники тех событий.
По их мнению, повторение сценариев 1990-х годов в сегодняшней российской экономике невозможно, поскольку она перешла на рыночные рельсы, сформированы финансовые институты, экспорт ресурсов приносит значительный доход. Вместе с тем эксперты подчеркивают необходимость борьбы с коррупцией и избавления от нефтяной зависимости, дабы полностью исключить подобные варианты.
Драматическая либеризация
В январе 1992 года в России фактически началась либерализация цен на товары и услуги — они были освобождены от практиковавшегося в советскую эпоху госрегулирования. Поначалу был установлен лимит наценок, однако позже его отменили. При этом контроль государства за ценами на ряд социально значимых товаров и услуг (молоко, хлеб, ЖКУ и т.п.) в той или иной мере сохраняется до сих пор.
Либерализация цен стала одним из важнейших звеньев на пути перехода России от плановой экономики к рыночной. Однако она не была согласована с монетарной политикой, в результате большинство предприятий осталось без оборотных средств.
Центробанк вынужден был включить печатный станок, что разогнало инфляцию до невиданных прежде величин — несколько тысяч процентов в год. Это привело к обесцениванию заработной платы и доходов населения, нерегулярным выплатам зарплаты, стремительному обнищанию граждан.
Как следствие, гиперинфляция вызвала падение спроса, что усугубило экономический спад, а также реальное сжатие денежной массы, на которую легла дополнительная нагрузка по обслуживанию появившихся в результате первой волны приватизации акций и облигаций. Кроме того, обесценились советские сбережения, которые не были индексированы.
Накануне 20-летней годовщины тех драматических событий агентство «Прайм» обратилось к экономистам, занимавшим в 90-е годы ведущие посты в экономических ведомствах, и попросило рассказать, что стало предпосылкой реформ и можно ли было минимизировать потери для экономики и общества.
Как все начиналось
Краткий обзор причин экономической ситуации, сложившейся к приходу команды реформаторов во главе с Егором Гайдаром, следует начать со Сталина, считает президент Российской финансовой корпорации, первый министр экономики РФ Андрей Нечаев.
«Он провел безумную и кровавую коллективизацию, фактически сломав хребет сельскому хозяйству в аграрной стране, его сподвижники это продолжили. В результате страна оказалась неспособной себя кормить. Максимальный импорт зерна составлял 43 миллиона тонн в год, и все снабжение жителей крупных городов продукцией животноводства базировалось на импортных кормах», — напоминает Нечаев.
«Платить же за импорт было нечем — единственной востребованной коммерческой продукцией СССР была нефть. Цены на нее в 1986 году упали, 2-3 года пытались выживать за счет иностранных кредитов под реформы Горбачева. В итоге внешний долг страны за короткий промежуток времени превысил 120 миллиардов долларов, хотя еще в начале 80-х годов Советский Союз практически не имел внешних долгов. Через пять лет — в 1991 году — СССР не стало» — констатирует он.
Научный руководитель ГУ-ВШЭ, экс-министр экономики РФ Евгений Ясин согласен с мыслью, что эксперимент с плановой экономикой не удался — социалистическая система вчистую проиграла капиталистической. «Проиграла не Россия, а те, кто ставил этот эксперимент. Стало ясно, что надо переходить на западную модель, наиболее успешным образцом которой казалась тогда Япония», — вспоминает он.
По словам Ясина, либерализация и приватизация были неизбежны, и нужно было провести их максимально быстро, поскольку было ясно, что реформы однозначно будут болезненными. Лишь затем можно было начинать институциональное строительство. «В других странах были аналогичные диспропорции, но не с такими тяжкими последствиями, как у нас», — добавил он.
Китайский сценарий не прошел
Критики реформ утверждают, что, напротив, либерализации должна была предшествовать приватизация, а той — институциональные реформы, создание жизнеспособного частного сектора. Говорят и о «китайском пути», когда отчасти сохраняется плановая экономика.
«О китайском варианте с медленным внедрением рыночных отношений под жестким госконтролем в России образца 1991 года не было и не могло быть речи», — уверен Нечаев.
«Если бы поздней осенью 1991 и в январе 1992 года в высоко монополизированной советской экономике мы занялись бы поэтапным созданием рыночных институтов, развивающих конкуренцию, Россия реально могла не пережить зиму 1992 года», — считает он.
По его словам, и латиноамериканский путь с построением госкапитализма не приводит к долговременному успеху и сулит колоссальные риски, чему примером служит дефолт Аргентины.
Тогдашнему президенту России Борису Ельцину предлагалась и другая альтернатива — насильственное изъятие зерна у крестьян, комиссары на заводах, тотальная карточная система. К счастью, он на это не пошел, вспоминает первый министр экономики РФ.
Модель мягкого, плавного перехода на рыночные рельсы можно было реализовать, но не в России начала 90-х, когда советская система полностью рухнула, уверен председатель совета директоров МДМ Банка, бывший замглавы Минфина и первый зампред ЦБ РФ Олег Вьюгин. «Органы власти СССР уже бездействовали, а новые начинали с нуля и не функционировали в должной мере», — пояснил он.
Среди главных издержек приватизации тех лет Вьюгин назвал принцип «кто первый подошел, тот и собственник». Проблема в том, что правила игры были нечеткими и не исполнялись.
«Была приватизация справедливой? Абсолютно нет. Можно ли было найти альтернативу и отложить этот процесс? Увы, тоже нет», — рассуждает Нечаев. По его словам, в стране уже шел захват госсобственности, и надо было попытаться хоть как-то ввести этот процесс в легитимные рамки.
Неизбежность шоков
В целом эксперты уверены, что обойтись без тех реформ было невозможно — в противном случае Россию ждали бы другие, может быть, еще худшие испытания.
Любое сокращение экономической активности — а оно в начале 90-х было налицо — приводит к тому, что бремя инфляции и безработицы ложится на менее защищенные слои населения, рассуждает Вьюгин. Вопрос, можно ли было этого избежать, он называет риторическим. «В то время и в тех условиях ничего другого не оставалось, и ничего другого никто не предложил», — констатирует он.
«Не будь тех реформ — мы бы просто не дожили до нынешнего кризиса, на фоне всеобщего развала советской системы случились бы другие, возможно, еще более тяжкие потрясения», — рассуждает, в свою очередь, Ясин.
Возможно, что-то можно было сделать менее болезненно, где-то растянуть сроки, но принципиально провести эти реформы так, чтобы всем было хорошо, не получилось бы никак, полагает он. «Вспоминаю — Гайдар тогда говорил, что делать то, что мы делаем, надо либо при кровавой диктатуре, либо при харизматичном лидере. Первого у нас, к счастью, не было, а со вторым повезло — у нас был Ельцин с его харизмой, которой он в итоге и пожертвовал», — сказал Ясин.
«Можно ли было что-то сделать иначе? Конечно, да. Наверное, можно было ввести не НДС, а налог с продаж. Чубайс считает своей серьезной ошибкой развитие так называемых чековых приватизационных фондов. Но мне кажется, концептуальных ошибок мы не сделали, а в нюансах не ошибается только тот, кто ничего не делает. В те страшно тяжелые месяцы Гайдар спас страну и действительно дал основы новой рыночной экономики», — заключил Нечаев.
Нынешние экономические власти России придерживаются сходного мнения. «Я считаю, выхода не было. Только этим путем можно было решить ситуацию с продовольствием. За этим потащилось все остальное. Мы по-другому не сумели бы сделать ничего. Революционные решения приносят результат за счет какого-то первичного обнищания сограждан. Нет других вариантов», — полагает замглавы Минфина Сергей Сторчак.
Решение невозможно было растянуть во времени, уверен он. «Оставить цены контролируемыми по отдельным социально-значимым товарам? Вы посмотрите, эти решения точечные нигде не работают. Сколько помощи тот же Египет получил со своим контролем над ценами? Надежда на то, что путем контролирования цен можно обеспечить социальную стабильность — да, при жизни, может быть, одного политика, может, двух. Потом все возвращается на круги своя», — отметил Сторчак. Для роста экономики необходим рост производства, но при контроле за ценами обеспечивать достойный прирост мощностей вряд ли удастся, добавил он.
Повторения не ожидается
По мнению опрошенных экономистов, те реформы, несмотря на их тяжесть, принесли свои плоды. «Экономический рост, который мы наблюдали с начала 2000-х годов и до кризиса, можно использовать как аргумент, что либерализация дала свои плоды. Благодаря комплексу реформ за короткий период времени огромная страна перешла от диктата государства к рыночной экономике, фактически без участия внешнего капитала, обойдясь своими силами», — говорит Вьюгин.
Ясин тоже в целом оценивает реформы начала 90-х как успешные. «Сейчас мы тоже переживаем непростые времена, однако ни о чем подобном и речи быть не может», — отметил он.
В целом эксперты уверены, что повторение ситуации начала 90-х с тотальным дефицитом и гиперинфляцией в нынешней российской экономике невозможно.
Гиперинфляция 90-х была вызвана развалом системы прежней власти, напомнил Вьюгин. Сейчас это вряд ли возможно, институты рыночной экономики и регуляторы сформированы и крепко стоят на ногах. «Конечно, все рукотворно, но вряд ли руководство страны и действующая экономическая система дадут сбой», — считает он.
Другое дело — определенный скачок инфляции. Он возможен, если внешние шоки негативно скажутся на российской экономике, — например, цены на нефть рухнут, тогда придется сокращать бюджетные обязательства и брать в долг на внешних рынках, что при нынешней конъюнктуре весьма затратно и проблематично, полагает Вьюгин.
«Тогда сложилась абсолютно уникальная ситуация, несравнимая по масштабам ни с какими кризисами, падением нефти, распадом еврозоны и прочими бедствиями, которых мы боимся, — вспоминает Ясин. — Сейчас мы живем в рыночной экономике, экспортируем энергоресурсы, у нас работают финансовые институты. Бесспорно, та инфляция, что мы наблюдаем, тоже высока для нашей экономики — надо порядка 2-3% в год, тогда возможна активизация роста. Но никаких сотен и тысяч процентов в год не будет».
Нечаев, со своей стороны, считает, что в нынешней России сохраняются многие риски позднего СССР, включая зависимость от экспорта сырья и «ужасающий уровень коррупции». «Мы по-прежнему сидим на тех же двух трубах, просто нефть стоит не 17 долларов, а 100-120, и можно немножко по-другому себя вести», — констатировал он.
Дефолт в 90-х: как это было?
Старшее поколение нашей страны помнит так называемый «черный понедельник» 1998 года, когда в стране был объявлен дефолт.
Что представляет собой «дефолт»?
Сегодня ряд экономистов, известных бизнесменов предрекают России дефолт уже в ближайшее время.
Дефолт — это неспособность государства выполнять свои обязательства. И речь идет не только о внешних долгах, но и внутренних. У граждан дефолт ассоциируется с резким обвалом рубля, безработицей, галопирующей инфляцией, задержкой с выплатой пенсий, пособий, заработных плат, высокими ставками по кредитам.
Как это было в 1998 году?
По историческим меркам — это событие произошло недавно, но молодое поколение не представляет себе ситуацию, которую пережили их родители в 1998 году. В экономике потери от дефолта оценивались в десятки миллиардов долларов.
Понятно, что дефолт случился не в одночасье. Уже 27 мая 1998 ключевая ставка ЦБ была повышена до 150% годовых. А 13 августа 1998 на российских биржах были остановлены торги по причине отсутствия межбанковского кредитования и валюты.
Тем не менее, граждане были отчасти успокоены словами президента:
А через 3 дня — 17 августа 1998 был объявлен дефолт.
Для обычных граждан, прежде всего, дефолт был связан с обесценением рубля и, соответственно, сбережений. А курс доллара в период с 18 августа по 9 сентября 1998 резко «скакнул» с 6,50 до 20,83 рублей. Пришел конец плавающему курсу доллара — доллар теперь стал свободным. Такое повышение курса доллара к рублю более чем в три раза, вызвало шквалистый рост цен практически на все товары.
Все планы граждан по поводу приобретения квартиры, бытовой техники, автомобилей, да и просто стабильной жизни, казались «аризонской мечтой». Как раз в 1998 году вышел фильм «Аризонская мечта» Э. Кустурицы.
Цены выросли не только на импортные товары, но и на продукты российского производства. К продуктовым магазинам выстроились очереди, и в скором времени прилавки магазинов опустели.
Выросли цены на железнодорожные и авиабилеты. И люди, приехавшие в другой регион, просто не могли вернуться обратно. Инфляция в 1998 году составляла порядка 80%.
Кризис охватил и банковскую систему. Некоторые крупные банки разорялись. Ведь люди, охваченные паникой, стали снимать свои рублевые и валютные сбережения. По данным статистики тех лет, на 1 сентября 1998 объем вкладов населения в России оценивался в 68 млрд рублей. Отметим, что в то время не было страхования вкладов, как сейчас.
Пострадали валютные вклады граждан — их конвертировали в рубли, невозможно было снять валюту. В первый день дефолта практически закрылись все обменные пункты валют. В дальнейшем, купить валюту стало невозможным.
Жесткий кризис ударил по компаниям. Бизнес, который смог удержаться на плаву, резко сокращал производства и людей.
Почему случился дефолт?
Дефолт 1998 года обусловлен только экономическими причинами, причем, внутри страны. Основным фактором, который привел к обрушению рынка, был выпуск ценных бумаг — государственных краткосрочных займов (ГКО).
ГКО представляли собой облигации со сроком обращения три, шесть месяцев и год. Рынок ГКО стартовал в России в 1992 году как альтернатива печатным деньгам и, соответственно, сдерживанию инфляции. Номинал облигаций составлял 1 млн рублей. Купить ГКО можно было с дисконтом, как физическим лицам, так и компаниям. Проценты по ГКО достигали просто сказочных высот — до 100% годовых. А учитывая короткий срок облигаций, их покупали и директора компаний, а также иностранные инвесторы.
Размещая ГКО, государство тем самым перекрывало дефицит бюджета. Но, для того, чтобы обеспечить выплаты по ГКО с наступившим сроком погашения, государство выпускало новые ГКО.
То есть, по сути, рынок ГКО был своего рода финансовой пирамидой, ничем не обеспеченной. Когда-то мыльный пузырь должен был лопнуть. Ведь долги по ГКО уже к весне 1998 года многократно превышали имеющуюся в стране денежную массу. Причем порядка 30% долга по ГКО было перед иностранными инвесторами.
И в этой части банки, которые приобрели ГКО для иностранцев, должны были сами конвертировать доход по ним в доллары или иную валюту. В то время рубль находился в так называемом валютном коридоре и был ограничен его верхним значением.
Ситуация на рынке ГКО усугубилась азиатским кризисом, который случился в конце 1997. Тогда держатели ГКО начали выводить свои средства.
В то время министр экономики России Е. Ясин комментировал сложившуюся ситуацию так:
Правительство еще рассчитывало на получение валютного займа от МВФ в размере 15 млрд долларов, но в июле 1998 в займе было отказано.
Поэтому совокупность данных факторов и сыграла свою роль. Правительство не могло рассчитаться по своим долгам перед инвесторами. Вслед за кризисом 1998 года, наступил экономический рост, который привел нас к так называемым «тучным годам».
Сегодня ситуация иная. Как заявила глава МВФ, сейчас дефолт не рассматривается как невероятное событие.Вместе с тем в Госдуме отметили, что вероятность дефолта в России низкая. Но мы помним, как начинался дефолт в 1998 году.
Лихие 90-е: как россияне переживали дефицит и добывали разные товары
В конце 1980-х годов и начале 1990-х экономика СССР столкнулась с серьёзным дефицитом как продовольственных, так и непродовольственных товаров. При этом денег на руках у людей скапливалось достаточно, но ничего свободно купить не получалось. Что-то приобретали по талонам, что-то ждали месяцами и годами в «слепых очередях» — условные сапоги получишь, но не факт, что они тебе подойдут. «Секрет фирмы» узнал, кто и как крутился в условиях дефицита и где добывал вещи.
Как показывают немногочисленные научные работы, посвящённые перестройке и экономической ситуации на рубеже 1980-х и 1990-х годов в России, эту эпоху характеризуют несколько моментов. Первый — неденежные формы расчёта на предприятиях: работникам платили не деньгами, а товарами, зачастую теми, которые организация производила. Кто-то получал утюги, кто-то — коробки тушёнки. Аналогично предприятия рассчитывались и с поставщиками. В 1998 году через бартер совершалось более 50% всех сделок, и, если бы не финансовый кризис, он мог бы существовать и дальше.
Второй момент — дефицит товаров: и условных телевизоров с сапогами, и масла с крупами. Люди часами стояли в очередях, чтобы достать базовые продукты, но не всегда их ожидание заканчивалось успехом — этим с «Секретом» поделились опрошенные эксперты. А более предприимчивые занимали сразу несколько очередей — отправляли туда членов семьи, друзей, коллег, забирали даже самое ненужное и искали способы поменять на нужное. Дефицит ушёл лишь к 1995 году, когда рынок открылся и на нём появилось не только достаточно продуктов, но и импортная одежда, бытовая техника.
«Половина коллектива щеголяла в одинаковых вещах»
В 1990-х участвовала в закрытых распродажах одежды и косметики
В конце 1980-х и начале 1990-х был период, когда гражданам для совершения хотя бы какой-то покупки приходилось заглядывать в продовольственный магазин несколько раз в течение дня. Если в зале универсама появлялась очередь, это означало, что скоро продавцы вывезут какой-то товар: молоко, кефир, а если повезёт — что-то более существенное. Пакеты с молочными продуктами даже не расставляли по полкам: покупатели мгновенно расхватывали их из разорванных целлофановых упаковок. Что всегда присутствовало на полках, так это картонные коробки с детскими смесями «Малютка» и «Малыш». Умелые хозяйки использовали их для приготовления домашних сладостей: если дома был маргарин и ещё что-то (мёд, какао, орехи), из смесей можно было приготовить торт, песочное печенье, трюфели, ириски, сладкие колбаски и многое другое.
Несмотря на тотальный дефицит, на рубеже 1980-х и 1990-х существовали механизмы поддержки льготных категорий граждан. Участникам Великой Отечественной войны периодически давали право приобретать в специально созданных отделах дежурных гастрономов дефицитные товары — гречку, консервы и прочее — из продовольственных наборов, и пенсионеры фактически были в этот период «кормильцами» своих семей.
Однажды моего папу, участника войны, вызвали в красный уголок НИИ, где он работал, и бесплатно выдали, без каких бы то ни было объяснений, средних размеров картонную коробку. В ней оказались маленькие аккуратные баночки с консервами и паштетом, мини-упаковки джема и печенья, круглая жестяная банка, внутри которой обнаружились ломтики ржаного зернового хлеба (кто бы мог подумать, что хлеб бывает консервированным), пакетик с несколькими безымянными белыми таблетками. Переведя с английского языка инструкцию, мы выяснили, что это таблетки для обеззараживания воды из водоёмов и других источников. А сама коробка была продуктовым пайком американских солдат — наборы с истекающим сроком годности прислали в Россию в качестве гуманитарной помощи.
В начале 1990-х купить приличный предмет одежды или косметику в магазине было невозможно. Единственный шанс — участвовать в закрытых распродажах, которые иногда происходили на предприятиях и в учреждениях. При этом сначала формировался список покупателей того или иного товара (если желающих было больше, чем поступающих товаров, устраивали лотерею: выигрывал тот, кто вытягивал бумажку с соответствующей пометкой), с участников собирали деньги, и лишь на следующий день покупатель впервые видел и щупал то, что приобрёл. Заранее о товаре знали немного.
Например, в научную библиотеку МГУ, где я тогда работала, ожидался завоз блузок, свитеров, платьев производства Венгрии. Известна была только цена — 35, 45 и 70 рублей соответственно. Фасон, расцветка — всё это мы увидели только на следующий день после оплаты. Размеры тоже не всегда совпадали с ожиданиями, но товар никто никогда не возвращал: его мгновенно и легко перепродавали коллегам, друзьям или родственникам. Позже половина коллектива щеголяла в одинаковых вещах, но и это не омрачало радости от удачных покупок.
Ещё сложнее дело обстояло с французскими духами: 50 рублей (70% от месячной зарплаты библиотекаря) заплатить нужно было сегодня, а познакомиться с ароматом — только после покупки. В одном из номеров журнала Burda Moden было словесное описание тех самых духов: это давало какой-то ориентир, хотя представить, как пахнет букет из дамасской розы, бергамота, иланг-иланга, гелиотропа, туберозы и ещё полутора десятков ингредиентов, неискушённым покупательницам было крайне сложно. Но разочарования не могло быть в принципе — это же были «настоящие французские духи», и этим всё сказано.
В привилегированном положении находились женщины, умевшие шить или вязать. Но одного умения было недостаточно: приобрести приличные ткани и пряжу было тоже сложно. Выручали фантазия и лайфхаки: из купленного за 1 рубль 80 копеек за метр неходового синего или бордового сатина при наличии куска простой резинки можно было сшить роскошную летнюю юбку. Ткань предварительно готовили — плотно скручивали по всему полотнищу её фрагменты и заматывали их белыми нитками, после чего опускали в ёмкость с кипящей водой с добавлением «Белизны» или другого отбеливателя. Через несколько минут ткань освобождали от ниток и тщательно полоскали: из-за неравномерности проникновения отбеливателя в свёрнутую ткань получался оригинальный фантазийный рисунок. Оставалось её высушить, прострочить швы и вставить резинку в верхнюю кулиску. А если находился кусок белой ажурной тесьмы, то можно было пришить его к подолу юбки, и получалась роскошная, неповторимая, как бы сейчас сказали авторская, вещь.
«Я был академическим гастарбайтером в Америке»
В 1990-х ездил в Америку, жил бедно, но счастливо
В студенческие годы я твёрдо решил, что никогда не поеду за границу. Потому что не нравилась идея подвергать себя проверкам, объяснять каким-то партийным органам или профсоюзным, кто я такой и зачем куда-то еду. А раз советская власть надолго или навсегда, то у меня есть другие дела. Думал: я биолог, буду в Заполярье ездить, заниматься арктической экологией. Но в перестройку стал заниматься историей науки и летом 1990 года первый раз выехал за рубеж в Швецию, а осенью отправился в Америку. Меня пригласил туда американский коллега.
У нас росло трое детей, мы жили с моей мамой, денег было мало. Мы в 1990-е годы получали гуманитарную помощь, я хорошо помню потёртые очень хорошие ботинки, которые тогда носил. Моя жена потратила все семейные сбережения, которые остались у неё от родителей, чтобы я поехал в Америку на три-четыре месяца. Там у меня было 15 выступлений в 12 университетах, и я получил приглашение приехать через год, чтобы преподавать в Чикагском университете в течение семестра.
Я вернулся в Россию, следующим летом поехал в Москву получать норвежскую визу. И августовским утром проснулся от звонка телефона и новости о том, что у нас переворот. Мне повезло оказаться в это время в Москве и провести дни и ночи у Белого дома, о чем не жалею — это был прекрасный опыт.
В декабре 1991 года я снова отправился в Америку и с января три месяца был приглашённым временным профессором в Чикаго. В это время в России стали меняться цены. Я получал информацию о том, что творилось в магазинах: как люди бегали и ездили по городу, чтобы найти и купить масло подешевле. Я нервничал и даже задумался, не вывезти ли семью за границу и не найти ли там работу. Но ехать в Америку с большой семьёй, чтобы зарабатывать деньги, я не решился: квартира, которая была в безопасном районе и вместила нас всех, съела бы большую часть моей зарплаты. Поэтому вернулся в Россию.
Потом я снова ездил в Америку уже по стипендии с женой и сыном на полгода и ещё раз как профессор в Технологическом институте штата Джорджия. Это были 1993–1994 годы. Мы жили относительно бедно, но при этом как-то не беспокоились, что не можем сходить в кафе. Когда я был в Чикаго в других местах, я ходил с друзьями пить пиво и старался не изображать из себя бедного русского, который ест что-то из баночки только у себя дома. Эта стратегия, которая приводила к потере денег, была полезной, потому что меня лучше принимали, чем если бы я демонстративно показывал, что денег у меня нет. Мне приходилось жить в подвальных помещениях, экономить деньги, чтобы привезти их в Россию. И этих денег, которые я зарабатывал за три месяца в Америке, хватало, чтобы наша семья нормально жила в течение года.
Я посмеиваюсь, что был тогда академическим гастарбайтером — человеком, который едет далеко, делает там какую-то временную работу, экономит всячески, чтобы отвезти деньги в семью, живёт в не очень удачных условиях. У меня есть история, как я жил в подвале, который оказался инфицирован блохами. Я никак не мог понять, почему у меня ноги чешутся. Оказалось, что в паласе, который лежал на полу этого подвала, жили блохи, занесённые собаками предыдущего жильца. Их вычистили, я продолжил там жить.
Мне очень повезло с друзьями в Америке, которым я всегда буду благодарен. Один мой коллега, настоящий близкий друг, историк культуры Швеции и России, каждое лето приезжал и жил у нас. У него двое дочерей почти такого же возраста, как мои, с таким же разрывом, но только на год старше. И он привозил большие сумки с детскими вещами его дочек. Моя младшая в какой-то момент спросила, купим ли мы ей когда-нибудь новую одежду или она всегда будет донашивать чужую.
Мне кажется, в целом наши условия жизни того времени были всё же успешные. В 1992–1993 годах дочери носили GAP, пусть и подержанный, но это было круто. Мы с женой остались работать в науке благодаря тому, что я работал в Америке. На сэкономленные деньги мы вдвоём даже ездили в Париж и жили там у нашей приятельницы, пожилой француженки, которая каждый год приезжала и жила у нас. Потом в конце 1990-х мы с дочерьми поехали ненадолго в Париж, где жена работала в лаборатории при госпитале.
Из 1990-х годов я вышел с репутацией человека с большими международными контактами и научно независимого. Это важно. Для меня 1990-е — это эпоха, в которую я выучил, что лучше быть смелым и независимым, хоть и не очень богатым, чем иметь много денег и зависеть от чего-то. Я твёрдо знал, что моя семья как-то прокормится, а всё остальное — вопрос качества жизни, которое мы поддерживаем сами. Оно определяется не ценой ботинок, а психологическим состоянием.
В целом, 1990-е годы прошли в состоянии, когда у нас не было денег сделать хоть какой-то квартирный ремонт. Мы жили и живём в большой старой квартире в центре Петербурга, которую мой отец получил в 1952 году в доме писателей и художников. Но нам было совершенно неважно, что мы не можем сделать какой-то ремонт, — только в нулевых привели в порядок кухню и ванную. Прожили 1990-е бедно, но счастливо.
«Подавали заявление в загс, чтобы купить косметику»
В 1990-х покупала сапоги не своего размера и стояла в очереди за сыром
В начале 1990-х я была студенткой, поэтому меня лично дефицит касался меньше, чем родителей. Помню, что в Петербурге, в галерее Гостиного Двора, магазин на втором этаже открывался то ли в 10 часов, то ли в 11. И за час до этого у его дверей выстраивались огромные очереди — в дверных тамбурах выставляли товар. Приходил продавец с коробками, начиналась торговля. Причём никто не знал, что сегодня будут продавать: люди просто приходили и вставали во все очереди. Брали практически всё, кроме откровенно ненужного. Но такого было мало — почти всё могли продать, обменять.
Помню, что я там отстояла очередь за полусапожками, а когда дело дошло до меня, оказалось, что они на ногу 35-го размера, что для меня ну очень мало. Но отказаться от этих вожделенных полусапожек было вообще никак. Я пыталась впихнуться, но это была утопия. Поэтому пришлось пойти по тому же пути, что и остальные с неподошедшим товаром, — продать на первом этаже Гостиного Двора. Это официально было запрещено, могли наказать, открыто так делать было нельзя. Все знали, что такая практика есть, но всё равно надо было держаться подальше от полиции, если ты с коробкой стоишь. Делаешь вид, что кого-то ждёшь, например. Меня не ловили, штрафы не выписывали, но народ рассказывал всякое.
Потом были талоны, которые получали в жилконторе; их выдавали то ли на месяц, то ли на квартал. Талоны на табак было легко обменивать на Сенной площади (тогда это была «Площадь Мира»): буквально выходишь из метро, а тут уже куча людей с талонами в руках. Подходишь и спрашиваешь, кто на что меняет. Мы выменивали табачные на сахар. Это была моя семейная обязанность.
Помню, мне исполнился 21 год, и я прихожу за своими талонами на алкоголь — их с этого возраста выдавали. А мне с первого раза не дали: пришлось отстаивать свои права. Ценность талона была в том, что алкоголь на тот момент был валютой: с сантехником, например, расплатиться за починку крана. А ещё я иногда уходила с лекций, чтобы попасть в магазин молочных продуктов, который находился рядом с «Пассажем». Там я покупала кусочек сыра — за него платили талонами, и надо было отстоять пару часов в очереди. Опять-таки, берёшь по принципу «что достанется»: выбора никакого. Точно так же, например, моя мама покупала мебельную стенку. Получила не ту, которую заказывала, и ждала год, но всё равно урвала. Ещё она записывалась в магазине на диван, но его в итоге не привезли.
Ещё существовали товарные заказы на предприятиях. Например, у мамы отдел из 100 человек, на них был один-два заказа, которые разыгрывались по жребию. Вытягивали всё, что можно было выиграть. Мама так в 1991–1992 годах вытянула японский зонт «Три слона», который достался мне. Я с ним отходила много-много лет, пока он окончательно не сломался. Но потом зонты этой фирмы безбожно испортились. Я покупала несколько раз уже свободно в магазинах, но при первом дуновении ветра спицы ломались, что-то куда-то вылетало.
Отец как-то раз доставлял на одно из предприятий на автобусе женские итальянские сапоги. За счёт того, что он это вёз, нам успел взять две пары — мне и маме. Его, правда, чуть там не убили за это. Они были абсолютно одинаковые, кроме размера, позиционировались как зимние, но, конечно, были предназначены не для российских морозов. Мы мёрзли, но вышагивали в этих итальянских сапогах, потому что они были из-за границы, красивые, с каблучком! Не то что наши, которые тоже было не купить.
Точно так же покупались книги. Мама рассказывала, что в заказах на предприятии разыгрывалась и подписка на бумажные журналы. На 100 человек два журнала «Работница», два журнала «Крестьянка», какая-нибудь «Наука и жизнь», «Здоровье». Ты мог стать счастливым обладателем этих журналов, исключительно выиграв подписку на работе, если тебе повезло. Причём ты не знаешь, что будет: хочешь «Науку и жизнь», а достанется «Крестьянка» какая-нибудь. Менялись ими или нет — не помню.
Ещё одна интересная вещь — в Петербурге единственный свадебный салон находился на Свердловской набережной. Назывался «Юбилейный». Когда люди подавали заявления в загсе, им выдавали специальный талон, с которым можно было обратиться в этот магазин. Там, во-первых, можно было купить обручальные кольца — в ювелирных магазинах в свободной продаже их не было. Хотя можно было урвать или купить по знакомству. Во-вторых, там была какая-то косметика, даже импортная появлялась. Некоторые люди, чтобы попасть в «Юбилейный», специально подавали заявления в загс, на самом деле не собираясь регистрироваться. Пошлина была копеечная, магазин того стоил. Так моя подруга сделала с будущим мужем — подали заявления, получили талоны и купили ей замечательную французскую тушь. Но ребята поженились года через два всё же.